L'Amante macabre - Мрачная любовница

Elle était toute nue assise au clavecin ;

Et tandis qu’au dehors hurlaient les vents farouches

Et que Minuit sonnait comme un vague tocsin,

Ses doigts cadavéreux voltigeaient sur les touches.

Присев за клавесин, она была нагой.

Все ветры за окном завыли в диком шквале.

Гремел ночной набат - по бронзе кочергой,

а в комнате персты по клавишам скакали.

Une pâle veilleuse éclairait tristement

La chambre où se passait cette scène tragique,

Et parfois j’entendais un sourd gémissement

Se mêler aux accords de l’instrument magique.

Печальный бледный свет скупого ночника

нисколько не смягчал трагичности момента,

протяжный скорбный стон и смертная тоска

звучали в колдовских аккордах инструмента.

Oh ! magique en effet ! Car il semblait parler

Avec les mille voix d’une immense harmonie,

Si large qu’on eût dit qu’elle devait couler

D’une mer musicale et pleine de génie.

Щемящих ! Колдовских ! Казалось, в клавесин

вселились из морей все тысячи течений,

весь хаос голосов сливалась в нём в один -

те звуки порождал необычайный гений.

Ma spectrale adorée, atteinte par la mort,

Jouait donc devant moi, livide et violette,

Et ses cheveux si longs, plus noirs que le remord,

Retombaient mollement sur son vivant squelette.

Бледна до синевы, причёску распустив

поверх худущих плеч не тела, а скелета,

любовница моя играла мне мотив

звеневший в/ эту ночь как весть с иного света.

Osseuse nudité chaste dans sa maigreur !

Beauté de poitrinaire aussi triste qu’ardente !

Elle voulait jeter, cet ange de l’Horreur,

Un suprême sanglot dans un suprême andante.

В костлявой наготе был символ чистоты -

худая красота в предельном варианте.

Я слышал в той игре порыв больной мечты -

стремленье влить свой плач в небесное анданте.

Auprès d’elle une bière en acajou sculpté,

Boîte mince attendant une morte fluette,

Ouvrait sa gueule oblongue avec avidité

Et semblait l’appeler avec sa voix muette.

А в двух шагах был гроб, раскрывший жадный рот.

Он молча звал к себе тщедушную подругу:

резной узорный гроб из дорогих пород деревьев,

что растут в далёких странах Юга.

Sans doute, elle entendait cet appel ténébreux

Qui montait du cercueil digne d’un sanctuaire,

Puisqu’elle y répondit par un chant douloureux

Sinistre et résigné comme un oui mortuaire !

Как было ей не внять ? Она смирила дух.

Гроб, пышный, как алтарь, приют в несчастной доле,

заставил дать ответ, пропетый ею вслух,

и в нём звучало: “Да !” - согласье поневоле.

Elle chantait : Je sors des bras de mon amant.

«Je l’ai presque tué sous mon baiser féroce ;

«Et toute bleue encor de son enlacement,

J’accompagne mon râle avec un air atroce !

Ах, песня ! - "Я ушла из милых нежных рук,

любовника почти убив своим лобзаньем.

На коже след от ласк сойдёт теперь не вдруг.

Из уст моих течёт тлетворное дыханье.

«Depuis longtemps, j’avais acheté mon cercueil :

«Enfin ! Avant une heure, il aura mon cadavre ;

«La Vie est un vaisseau dont le Mal est l’écueil,

«Et pour les torturés la Mort est un doux havre.

Я этот гроб себе давно приобрела

и скоро в нём найду своё отдохновенье.

Вся Жизнь - корабль.

Болезнь - подводная скала.

Mon corps sec et chétif vivait de volupté :

Maintenant, il en meurt, affreusement phtisique ;

Mais, jusqu’au bout, mon cœur boira l’étrangeté

Dans ces gouffres nommés Poésie et Musique.

Для мучеников Смерть - их вечное спасенье.

Я знаю: Смерть близка и я сгорю до тла !

Но жизнь я провела, взвинтив восторгом чувства.

Я музыкой жила, поэзией жила !

Vous que j’ai tant aimés, hommes, je vous maudis !

À vous l’angoisse amère et le creusant marasme !

Adieu, lit de luxure, Enfer et Paradis,

Où toujours la souffrance assassinait mon spasme.

Я - вплоть до Смерти - пью нектар из бездн искусства

Прощайте ! Это всё, что я могу сказать.

Благословляю всех и проклинаю разом.

Прощай, мой Ад и Рай, роскошная кровать.

«Réjouis-toi, Cercueil, lit formidable et pur

«Au drap de velours noir taché de larmes blanches,

«Car tu vas posséder un cadavre si dur

«Qu’il se consumera sans engluer tes planches.

Чахотка в ней несла погибель всем экстазам.

Возрадуйся, мой гроб ! Ты мне недаром люб !

Твой бархат так хорош ! Ты так красив и бросок.

Ты примешь мой худой, настолько щуплый труп,

«Et toi, poète épris du Sombre et du Hideux,

«Râle et meurs ! Un ami te mettra dans la bière,

«Et sachant notre amour, nous couchera tous deux

«Dans le même sépulcre et sous la même pierre.

что, сгнив, не засмолит твоих изящных досок.

Ты ж, бредящий о тьме и ужасах певец, хрипи и умирай !

Пусть друг распорядится и,

зная про союз двух любящих сердец,

«Alors, de chauds désirs inconnus aux défunts

«Chatouilleront encor nos carcasses lascives,

«Et nous rapprocherons, grisés d’affreux parfums,

«Nos orbites sans yeux et nos dents sans gencives !»

положит нас с тобой вдвоём в одной гробнице.

Восторги жарких чувств нас вновь одушевят

сквозные костяки тревожа и волнуя.

Мы сможем опьянеть, вдохнув могильный смрад,

Et tandis que ce chant de la fatalité

Jetait sa mélodie horrible et captivante,

Le piano geignait avec tant d’âpreté,

Qu’en l’écoutant, Chopin eût frémi d’épouvante.

и сблизим черепа в любовном поцелуе".

Мелодия, страша, захватывала в плен,

и клавесин стонал в лад с пением фатальным.

Et moi, sur mon lit, blême, écrasé de stupeur,

Mort vivant n’ayant plus que les yeux et l’ouïe,

Je voyais, j’entendais, hérissé par la Peur,

Sans pouvoir dire un mot à cette Ève inouïe.

От музыки такой мог вздрогнуть и Шопен,

настолько тот концерт был диким и печальным.

А я, меж тем, лежал с печатью на устах,

ни жив, ни мёртв - и слеп, и утопал в напеве.

Et quand son cœur sentit son dernier battement,

Elle vint se coucher dans les planches funèbres ;

Et la veilleuse alors s’éteignit brusquement,

Et je restai plongé dans de lourdes ténèbres.

Душою овладел неодолимый страх.

Я весь оцепенел, дивясь столь странной Еве.

Кружилась голова. Почти сходя с ума,

я увидал чертей, водящих хороводы.

Puis, envertiginé jusqu’à devenir fou,

Croyant voir des Satans qui gambadaient en cercle,

J’entendis un bruit mat suivi d’un hoquet mou :

Elle avait rendu l’âme en mettant son couvercle.

Тут крышка гроба вдруг чуть сдвинулась сама -

душа усопшей в щель ушла, ища свободы.

Тот страх не передать, хоть чем его малюй !

Et depuis, chaque nuit, ― ô cruel cauchemar ! ―

Quand je grince d’horreur, plus désolé qu’Électre,

Dans l’ombre, je revois la morte au nez camard,

Qui m’envoie un baiser avec sa main de spectre.

Я - что ни ночь - дрожу, как древняя Электра:

мне страшный призрак шлёт безгубый поцелуй -

и тьма царит в душе, взамен всех красок спектра.