Crimen amoris - Преступление любви

Dans un palais, soie et or, dans Ecbatane,

De beaux démons, des satans adolescents,

Au son d'une musique mahométane,

Font litière aux Sept Péchés de leurs cinq sens.

Средь золотых шелков палаты Экбатанской,

Сияя юностью, на пир они сошлись

И всем семи грехам забвенно предались,

Безумной музыке покорны мусульманской.

C'est la fête aux Sept Péchés : ô qu'elle est belle !

Tous les désirs rayonnaient en feux brutaux ;

Les Appétits, pages prompts que l'on harcèle,

Promenaient des vins roses dans des cristaux.

То были демоны, и ласковых огней

Всю ночь желания в их лицах не гасили,

Соблазны гибкие с улыбками алмей

Им пены розовой бокалы разносили.

Des danses sur des rhythmes d'épithalames

Bien doucement se pâmaient en longs sanglots

Et de beaux choeurs de voix d'hommes et de femmes

Se déroulaient, palpitaient comme des flots.

В их танцы нежные под ритм эпиталамы

Смычок рыдание тягучее вливал,

И хором пели там и юноши, и дамы,

И, как волна, напев то падал, то вставал.

Et la bonté qui s'en allait de ces choses

Était puissante et charmante tellement

Que la campagne autour se fleurit de roses

Et que la nuit paraissait en diamant.

И столько благости на лицах их светилось,

С такою силою из глаз она лилась,

Что поле розами далёко расцветилось

И ночь алмазами вокруг разубралась.

Or, le plus beau d'entre tous ces mauvais anges

Avait seize ans sous sa couronne de fleurs.

Les bras croisés sur les colliers et les franges,

Il rêve, l'oeil plein de flammes et de pleurs.

И был там юноша. Он шумному веселью,

Увит левкоями, отдаться не хотел;

Он руки белые скрестил по ожерелью,

И взор задумчивый слезою пламенел.

En vain la fête autour se faisait plus folle,

En vain les Satans, ses frères et ses soeurs,

Pour l'arracher au souci qui le désole,

L'encourageaient d'appels de bras caresseurs :

И всё безумнее, всё радостней сверкали

Глаза, и золото, и розовый бокал,

Но брат печального напрасно окликал,

И сёстры нежные напрасно увлекали.

Il résistait à toutes câlineries,

Et le chagrin mettait un papillon noir

A son cher front tout brûlant d'orfèvreries.

Ô l'immortel et terrible désespoir !

Он безучастен был к кошачьим ласкам их,

Там чёрной бабочкой меж камней дорогих

Тоска бессмертная чело ему одела

И сердцем демона с тех пор она владела.

Il leur disait : « Ô vous, laissez-moi tranquille!»

Puis, les ayant baisés tous bien tendrement,

Il s'évada d'avec eux d'un geste agile,

Leur laissant aux mains des pans de vêtement.

«Оставьте!» — демонам и сёстрам он сказал

И, нежные вокруг напечатлев лобзанья,

Освобождается и оставляет зал,

Им благовонные покинув одеянья.

Le voyez-vous sur la tour la plus céleste

Du haut palais avec une torche au poing ?

Il la brandit comme un héros fait d'un ceste,

D'en bas on croit que c'est une aube qui point.

И вот уж он один над замком, на столпе,

И с неба факелом, пылающим в деснице,

Грозит оставленной пирующей толпе,

А людям кажется мерцанием денницы.

Qu'est-ce qu'il dit de sa voix profonde et tendre

Qui se marie au claquement clair du feu

Et que la lune est extatique d'entendre ?

«Oh ! je serai celui-là qui créera Dieu !

Близ очарованной и трепетной луны

Так нежен и глубок был голос сатаны,

И треском пламени так дивно оттенялся:

«Отныне с Богом я, — он говорил, — сравнялся.

« Nous avons tous trop souffert, anges et hommes,

De ce conflit entre le Pire et le Mieux.

Humilions, misérables que nous sommes,

Tous nos élans dans le plus simple des voeux.

Между Добром и Злом исконная борьба

Людей и нас давно измучила — довольно!

И, если властвовать вся эта чернь слаба,

Пусть жертвой падает она сегодня вольной.

«Ô vous tous, ô nous tous, ô les pécheurs tristes,

Ô les gais Saints, pourquoi ce schisme têtu ?

Que n'avons-nous fait, en habiles artistes,

De nos travaux la seule et même vertu ?

"О вы, все, о всех нас, о печальных грешников,

О, святые, а потому что упрямый раскол?

Что мы не так сделаны, умелыми художниками,

Наша работа в рамках одного и то же?

«Assez et trop de ces luttes trop égales !

Il va falloir qu'enfin se rejoignent les

Sept Péchés aux Trois Vertus Théologales !

Assez et trop de ces combats durs et laids !

И пусть отныне же, по слову сатаны,

Не станет более Ахавов и пророков,

И не для ужасов уродливой войны

Три добродетели воспримут семь пороков.

«Et pour réponse à Jésus qui crut bien faire

En maintenant l'équilibre de ce duel,

Par moi l'enfer dont c'est ici le repaire

Se sacrifie à l'amour universel !»

Нет, змею Иисус главы еще не стёр:

Не лавры праведным, он тернии дарует,

А я — смотрите — ад, здесь целый ад пирует,

И я кладу его, Любовь, на твой костер».

La torche tombe de sa main éployée,

Et l'incendie alors hurla s'élevant,

Querelle énorme d'aigles rouges noyée

Au remous noir de la fumée et du vent.

Сказал — и факел свой пылающий роняет…

Миг — и пожар завыл среди полнощной мглы:

Задрались бешено багровые орлы,

И стаи чёрных мух, играя, бес гоняет.

L'or fond et coule à flots et le marbre éclate ;

C'est un brasier tout splendeur et tout ardeur ;

La soie en courts frissons comme de l'ouate

Vole à flocons tout ardeur et tout splendeur.

Там реки золота, там камня гулкий треск,

Костра бездонного там вой, и жар, и блеск;

Там хлопьев шёлковых, искряся и летая,

Гурьба пчелиная кружится золотая.

Et les Satans mourants chantaient dans les flammes,

Ayant compris, comme s'ils étaient résignés.

Et de beaux choeurs de voix d'hommes et de femmes

Montaient parmi l'ouragan des bruits ignés.

И, в пламени костра бесстрашно умирая,

Весёлым пением там величают смерть

Те, чуждые Христа, не жаждущие рая,

И, воя, пепел их с земли уходит в твердь.

Et lui, les bras croisés d'une sorte fière,

Les yeux au ciel où le feu monte en léchant,

Il dit tout bas une espèce de prière,

Qui va mourir dans l'allégresse du chant.

А он на вышине, скрестивши гордо руки,

На дело гения взирает своего,

И будто молится, но тихих слов его

Расслышать не дают бесовских хоров звуки.

Il dit tout bas une espèce de prière,

Les yeux au ciel où le feu monte en léchant…

Quand retentit un affreux coup de tonnerre,

Et c'est la fin de l'allégresse et du chant.

И долго тихую он повторял мольбу,

И языки огней он провожал глазами,

Вдруг — громовой удар, и вмиг погасло пламя,

И стало холодно и тихо, как в гробу.

On n'avait pas agréé le sacrifice :

Quelqu'un de fort et de juste assurément

Sans peine avait su démêler la malice

Et l'artifice en un orgueil qui se ment.

Но жертвы демонов принять не захотели:

В ней зоркость Божьего всесильного суда

Коварство адское открыло без труда,

И думы гордые с Творцом их улетели.

Et du palais aux cent tours aucun vestige,

Rien ne resta dans ce désastre inouï,

Afin que par le plus effrayant prodige

Ceci ne fût qu'un vain rêve évanoui…

И тут страшнейшее случилось из чудес:

Чтоб только тяжким сном вся эта ночь казалась,

Чертог стобашенный из Мидии исчез,

И камня чёрного на поле не осталось.

Et c'est la nuit, la nuit bleue aux mille étoiles ;

Une campagne évangélique s'étend,

Sévère et douce, et, vagues comme des voiles,

Les branches d'arbre ont l'air d'ailes s'agitant.

Там ночь лазурная и звёздная лежит

Над обнажённою евангельской долиной,

Там в нежном сумраке, колеблема маслиной,

Лишь зелень бледная таинственно дрожит.

De froids ruisseaux courent sur un lit de pierre;

Les doux hiboux nagent vaguement dans l'air

Tout embaumé de mystère et de prière :

Parfois un flot qui saute lance un éclair.

Ручьи холодные струятся по каменьям,

Неслышно филины туманами плывут,

Так самый воздух полн и тайной, и забвеньем,

И только искры волн — мгновенные — живут.

La forme molle au loin monte des collines

Comme un amour encore mal défini,

Et le brouillard qui s'essore des ravines

Semble un effort vers quelque but réuni.

Неуловимая, как первый сон любви,

С холма немая тень вздымается вдали,

А у седых корней туман осел уныло,

Как будто тяжело ему пробиться было.

Et tout cela comme un coeur et comme une âme,

Et comme un verbe, et d'un amour virginal

Adore, s'ouvre en une extase et réclame

Le Dieu clément qui nous gardera du mal.

Но, мнится, синяя уж тает тихо мгла,

И, словно лилия, долина оживает:

Раскрыла лепестки, и вся в экстаз ушла

И к милосердию небесному взывает.